А лучше вдали от людей предаваться
своему одинокому счастью.
избегать очередей за теплом -
ростовщиком всегда станется тот,
кто сестрой обещался считать или братцем,
в ворох забот укрывал и досыта кормил участьем.
Лучше, не зная, что точки лучистые
люди назвали звёздами,
им свою вверить суть
и уверовать в них истово,
и не знать, как назвать эту сладкую жуть
под чернильного неба простынью,
и пуститься в обратный путь,
чтоб слова все вернуть
и забыть всех людей, даже старых богов
под нетреск неогня под непепельной россыпью
необлаков.

Как бы быть тогда стало легко!
Не.

---

П и Г

Бездумной стенографисткой буквы
впечатывать в пластиковое дно,
воображая под нервный стук их,
то, что является с каждым сном:
невыносимо покатые скулы
параболой тянутся к подбородку,
полуоткрытые губы (Сулла!)
в улыбке насмешливой; и безотчётно -
до мраморных пальцев дотронуться жадно,
лежащих легко на изгибах - из шёлка?
Взять в руки лицо - и глядеть безоглядно
в слепые с рождения звёзды под чёлкой.
под призраком чёлки! холодным и влажным -
и гладить волну нерастрёпанной гривы,
и всё целовать до потери - неважно
чего, и за шею хвататься ревниво,
и твёрдые розово-белые ноги
обнять, и изящные выступы кости
лизнуть, умоляя, чтоб добрые боги
вложили в тебя больше страсти и злости,
чтоб в каждую мраморно-нежную складку
огнём неразбавленной бешеной силы
вложиться и камень сжимать не украдкой,
а плавить и вслух называть его "милой"...

а если, надменная, встанет с такого же
ложа каррарского, платье поправит,
налипшие ласки с алеющей кожи
стряхнет и кого-то другого восславит
из вечных богов, даровавших быть смертной -
тогда, из всевластного робкою тенью,
иди по следам и попробуй за верность
вменить себе право на солнечный день с ней:
возможно, найдутся в кармане билеты,
тебя - безнадёжно влюблённый создатель -
возьмут в италийское вечное лето -
из плоти подобием, может быть, стать ей

---

ROMA

Кощунственно засветло встать,
и куда-то идти, и зачем-то начать,
и кощунственно жить опять,
и на что-то смотреть, оскверняя свой взгляд,
больше - сам смысл твой!
здесь домов ровный ряд
в разноцвет красотой
совершенно не той!
каждый пыльный фасад
до нутра не такой!

как посмели глаза трогать что-то, когда
им дались уже золото, зелень чистейшая и бирюза?
как язык посмел есть эти грубые буквы, когда
его кончик ласкала стремительно Тибра вода?
и рука предала, чтоб безропотно сдать
тогу, меч и венок, малодушно оставить дела,
черканув пару строк: "провидение, рок...
не печальтесь, вернусь", и назначенный срок - пустяки:
чуть побольше десятка веков...

---

Я хочу быть переводом с другого языка.
В идеале - языка богов.
Все погрешности вычесть за недостатков слов.
Все нагромождения сущностей - за недостатком понятий.
Я хочу, чтоб вздыхали участливо - как нелегка
эта доля транслятора.
Можно и спятить.

Нет, подождите.

Я хочу быть такой независимой штукой,
любую дверь открывать без ключа и без стука,
и чтобы она непременно туда вела,
куда хочется...
В миры не умозрительные,
а вполне осязаемые.
И не на полчаса задержаться, а столько...
даже не зная,
всегда чуть выше и снисходительнее
к этим мирам.

Но я только маленький раб,
печально рассеянный
среди множества звёзд и Вавилонских башен,
удержать бесполезно решившийся день вчерашний
или даже его молчаливые кости.
Оправдает ли то, что моя портупея пуста
отсутствие римских отваги и злости?

Неспокойно живётся, когда самый маленький раб
одновременно и бог во всех этих мирах.

---

Шекспир, мороз, Сочельник, грусть

О, если бы Сочельник подарил
надежду на создание без пола!
И возвестил мне лично Гавриил,
что ждут меня у истины престола.

О, если б несвятое божество
с улыбкой дружбы руку протянуло,
а следом единенья торжество
скрепило мир надёжней папской буллы!

Тогда бы мы оставили вдвоём
условностей вертеп смешной и ветхий.
В зарю шагнули новую огнём -
мы, вечности неузнанные предки.

Но пуст опять лазоревый рассвет.
И колокол звонит, что бога...

---

shine of hopeless (с)

Мне хочется, чтобы болели мной.
Мне хочется?
Или устала, ослепшая, ладить со стенкой
лелеемого одиночества?
Хочется за руку взять и убежать.
Хочется?
Точно лучше, чем тысячи лет назад
лежать
на стороне одной - ночи, мира и слов -
и изрекать сбывшиеся наоборот
пророчества.
Выгоревшее хочется мне слизать
новым огнём - настоящим - новых миров и снов.
Бездну ладонью закрыть в обезнадёженных светом глазах
погладить и успокоить обезображенный гримом рот.
Полустёртая крыша
над городом всё ещё выше всех.
Звуков Гарделя уже не слышно,
но обещание счастья прошлому -
более тяжкий грех.
Я собираю синхронность по крошкам,
учась на ходу искусству остаточно-скрытного зодчества.
И хочется, чтоб заболели мы.
Дьявольски хочется.

@музыка: Carlos Gardel – Por Una Cabeza; Beyonce - Crazy In Love

---

Я устала от мыслей,
Подите прочь.
Сеть ходов прогрызли -
Уже невмочь

Надоело и тело
Пускай уйдет
И не портит белый
Небесный свод

И не жгите свечи
У моих крестов
На дорогу в вечность
Мне не нужно слов

Не кладите жертвы
На алтари
Бог без вас бессмертен
У меня внутри

И Ничто лишь краем
своего плаща
Греет лучше рая
бездну Бытия

---

Утро. Незаметно светлеет.
На бледности неба пепельные облака.
Под усталой рукой смелее
выступает вперёд декабрьская строка,

рассказать о бескрайнем белом
бесконечно прекрасном пепельном королевстве.
До него не достанут стрелы,
не дорвутся мечи до ворот нерушимых
в своём нескрываемом девстве.

Здесь не бывает ошибок
и клятв не даётся лживых.

Здесь на разных пролётах моста
сидят и болтают ногами две королевы,
а на мили вокруг - от людей пустота
и свобода от правых и левых.

Незаметно светлеет.
Вместо солнца - золотятся зубцами короны.
И отражения их в водах тихого Ахерона
выступают смелее.

@музыка: Fernando Velázquez – Finale

---

Я слышу пыхтение зверя
у быстрой холодной реки.
Ложатся века суеверий
в мрамора завитки.

По кипенно-белой тоге
пурпурной волной кайма -
ребёнка ввели в чертоги
сходить по тебе с ума.

В лавре имперской короны,
укутавшись в папский фанон,
я жадно внимаю с трона,
а ты меня клонишь в сон,

и снится: кровавый месяц
вперяет безмолвный взгляд -
кого-то во тьме повесят,
в цветах и огне казнят,

на стертых камнях Каррары
calceus'ов следы -
высвечиваешь в пожарах
и им не даёшь остыть.

В немыслимо-ярком небе
штрихами наметишь крест,
а музыкой - гул о хлебе
и пышность воскресных месс.

Лев бродит средь пыльных улиц,
порядок следит орёл,
с быком они разминулись -
на жертвенник он пошёл.

Пестреют лоскутья фресок,
в фонтанах звенит вода,
и ты с восхитительным spregio
смеёшься в глаза годам.

Сложились столетий сонмы
в бессмысленный хоровод.
Легенды ребёнок сонный
твоей о грядущем ждёт.

---

Рассказать о боли, болезни, отчаянии,
ужасе так, чтобы навсегда,
чтоб уже не осталось вопросов.
И причин порождающих.
Рассказать, как безумно ночами
здесь оставаться, а днём кажется - ерунда
по сравнению с тем, как самим днём непросто.
Попросить отозвать весь консилиум изучающих
только глупые следствия -
бедствия перечислить легко:
невыносимый жар центра теряется на пути
в конечности, мертвенным холодом сжатые.
Каждый шаг не по полу - ступню омывает Стикс,
дальше - хуже,
вперёд босиком по Коцита латам
такой же как жар невыносимой стужи.

У создателя сей космогонии
чувство юмора, верно, удавлено
в башне Антониевой.

---

Я не знаю, кто эта дама.
Почему она мне - пишет.
Почему я её - слышу:
в комнатах, улицах тех же
упрямо
голос не новый, но чуждый
несвежий, как отсутствие эха,
труп, накрытый хрустящей клеёнкой,
ужас визгливого смеха
на безнадёжно заляпанной плёнке.

Эта вульгарная дама на деле
гораздо мертвее ангельского ребёнка.
Он как будто уснул - отнесу и оставлю его
на постели из мха глубоко глубоко в лесу.
Вплету в волосы и в рукава васильки и маки,
невидимые глазу знаки любовно на лбу начерчу,
и неслышно спою колыбельную песню,
и уйду навсегда - как из зелёной тьмы полагается солнечному лучу.

А с той вульгарной дамой у нас ничего общего,
и мы вовсе не вместе.

---

Ч.Б.Л.

Кто-то склоняет голову. Кто-то - нет.
И тогда она валится с плеч.
Наточенный меч горд обагриться всегда.
Кому-то - честь или случай - точно в сердце войдёт.
Слух ласкает шорох и рык побед.
Прежде и после всего над собой.
Маниакальная жажда играть, неистово и безмолвно спорить с судьбой,
ставить её на колени.
Но попытки любого объединения
ершистых цветущих грязных кусков
оценить по достоинству смогут ли(шь)
следующие поколения из необратимой бездны веков.
В горле стынут слова отречения.
Путь в бессмертие выстлан кровью:
без права её - стало правом и властью
через голову, руки и душу.
Только последнее - через сердце уже
покорившееся однажды. Призрак мелькающий,
он зовётся любовью...
Через боль и запреты неудержимое, невозможное
счастье,
за которое в бесконечности пусть будут жечь.
Самый простой и несбыточный - да зачем тогда жить? -
путь, и не в царство божие.

---

На мокром блестящем тротуаре
чёрная потёртая перчатка.
Каждой твари должно быть по паре,
но у этой - нет.
Значит, кто-то бросает вызов.
Глаз замученная сетчатка
устала от позолоты тусклой, тёмно-коричневого и серого,
мертвенно-фиолетового.
Тот, кто ровными прямоугольниками выставил эти
до смешного игрушечные дома, не имел, видимо, чувства меры:
закат вечно не отличить от рассвета,
да и день от ночи, в общем-то, не отличить.
На деревянных досках непрекращающейся реставрации
тускло блестят лохмотья и полосы мишуры. Какие-то недобитые дети.
В полной прострации до невозможности самоидентификации
встретить печального стража. Спугнуть - эта реинкарнация
только кошка.
Нет здесь двери, ты что сторожишь?
Лучше ложись и лечи.

---

Даже если снег летит вертикально вверх,
а в чернильном небе дрожат светящиеся пролёты,

в настоящем сейчас - свет от звезды померк,
и по тёмным улицам в вечность уходит что-то.

На изнанке сути - ламповые огни.
Переменным током поддержат поле, если один погаснет.

В настоящем - сейчас и без меры, не изменить.
И по правде, я даже не знаю, какое из них прекрасней.

---

котячьи страхи

Страшно котятке.
Во-первых - хрупкая ваза
в неловких лапках.
В вазе - остатки,
которые, как известно, сладки.
Страшно её уронить внезапно,
с какого-то раза
не пройти по поребрику
и как во сне опрокинуться навзничь.
Во-вторых - страшно жить по учебнику.
Неловко сравнить:
вдруг котяткина нить
равноцветна, и трогательна, и равновелика
другим?
Быть идеально гладким
только для полотна хорошо! Поелику
котятка уже не один
треплет, катит клубок, с ним играя.
В-третьих и заключительных -
страшно добраться до рая
котяткинского и узнать, что он занят
кем-то уже посторонним!
Что билет входной недействителен,
когда длинен и труден был выдержанный экзамен,
и уже приуныл, опираясь на созданный только что
рекурсивный акроним
и забрызганный альпеншток.
Страшно котятке, что больше не скажут, любя:
Радуйся, глупый. Здесь КОТ обнимает тебя.

---

рдяные и голубые лучи, перекрещивающиеся в церквах сквозь расписные стёкла (с)

Я снова одинок.
Без amica silentia lunae,
без света, без тени, бездумно
на каждый удар - кивок,
на каждую непроверенную истину.
И разбитой виолы струны
дребезжат звуками чистыми.
Но их - с божественной искренностью.
А от моих - исступлёнными искрами
отлетает душа.
Я - бродяга с окраины.
Мне все окна закрыты и нечем дышать.
До родной земли далеко,
и в ознобе испарины
не достать и не целовать.
Что с того(?), что неправильно?
Кто, зачем попустил?
Не грешить, несказанному счастью не верить,
не предаться отчаянию?
Тот, кто дал, уж наверно простил.
Снова Новый Испанский берег,
шпага сбоку и соль в горсти.

Только вспомнится... под свечами
над бесконечностью, пред бесконечностью
мы склонялись.
Восемь месяцев мной непонятого и беспечного:
роль вторая и первая.
Ненавистного смертного
и любимого.

Девять месяцев - снова один.
Я бессмертен, и я нелюдим.
Перед тем как в незримого
наблюдателя обратиться совсем,
я к последнему, полному
экзорцизмов и схем,
приложусь - до святого - листу.
Буду буквы как локоны гладить
и лелеять. Как прежде -
разрушительной силы мечту.

И молиться за душу в надежде.

---

Любителю дешифровки

Совсем не за каждой занавесью
можно творить беззакония.
Нужные - не везде шьют.
Редко - подпольно. И - обменять.
Хороша здесь тиши гегемония.
Фиолетового: шарфы, дома, облака.
Дозволяется кошкам лакать молока,
чуть разбавленного кофиём
с горстью сахара в нём.
А на фоне - ямб,
хорей и, конечно, гекзаметр
и хоровое пение так характерное!
строящимся цивилизациям.
За квадратный (по-консерваторски) метр
придётся, не путаясь в терминах,
убедительно - про радиацию,
смене деятельности операцию
необходимое доказать.
Привести пример, глядя в глаза:
вечером мимо шёл,
слева, в стекле - неожиданно
юноша в фартуке бережно и с душой
вершил странные пассы и манипуляции
над головой другого.
Что такому - как не позавидовать!
Что забрёл к ним, немного в прострации.
Что вернулся - немного по-новому
видя мир.

---

Что-то сверху. Не небо.
Неба нет. Мягкое, тошнотворное.
Не земля - грязь с останками снега.
Всё лиловое, сизое, чёрное.

Бесконечно: ронять-поднять.
Локальная чемоданная драма.
С ослиным упорством обременять,
Хотя в каждом - всё тот же самый.

И гудок не гудок, и огни не огни -
На платформу из шума вокзала
Тянет толпы снующие поезд-магнит
В серых сумерках призрачно-алый.

Воровато взглянуть - настоящая синь
где-то здесь, единственно верная.
Отвернуться - и мимо. От шёпота "сгинь".
И отхлынуть в недвижимость мерную.

---

утро, shakespeare in love

Мне не кажется, что к семи, сейчас вправду четыре.
Стройки пыль в квартире осевшая, запах краски.
Почему-то из самых прекрасных локаций в мире
надо выбрать с табличкой от классиков "небезопасно".
И страдать на болоте: сыро, промозгло. Воздух
здесь такой же придуманный как и само пространство.
По ночам, впрочем, трепетно светят в каналах звёзды,
а осенние листья качаются в ряби убранства.
Мамы кличут детей в магазине котами и котечками,
вырастают - и повторяют другим сыновья их и дочери.
Так от жуткой похожести скрыться в своем одиночестве
до безумного зуда, до скрежета вечером хочется.
Под завязку листами печатными вкусными, свежими
и водой из бутылки набить себя, волнами знания,
затаиться в дупле, перебирая орешки в нём:
песни, истории, формулы, воспоминания.
Что-то внешнее изредка вломится сломанной веткой,
хрустом коры - чьи-то глаза или губы.
Через сотни разъединяющих километров
не дотянуться рукой до зверька, а словами - грубо.
Остается, путаясь в смыслах чужих, непослушных
повторять за героями строчки бессмертных трагедий,
оставаться в болезненном медленном теле тщедушном,
а когда придёт муж - воскресать и притворяться леди.

---

O.W.

Пыль. Вдыхать мучительно без повязки.
Трус встретит её поцелуем, храбрец -
мечом.
Бесконечный пастиш, мутный и вязкий,
пьеса абсурда,
в которой
слова ни о чём
и застыли фигуры,
а в чае чабрец.
С английскою сдержанностью
(значит, есть, что сдерживать)
прихлёбывать из кружки,
отламывая в чужую сахарные крошки
равнодушия,
больную спину при каждом стороннем звуке,
звяканьи ложки
выпрямляя графитным стержнем,
в лёд превращать руки.
В то время как что-то повыше плеч
точно обваренное кипятком.
По ту сторону умные, милые лица тянут
за тело за тело в объятьи прилечь.
Жаль, со мною никто не знаком.
И меня обнимать не станут.