Израиль.
Ты сказала, что там хорошо и жарко.
И что это важно!
Но зачем он сюда - не знаю.
Отвлекает всё: клокочут на сковородке шкварки,
полоскает машина вещи,
вальяжно
прохаживается по карнизу соседнему
чайка.
Я хочу рассказать о том, как не чаяли мы
вылезти с мира окраин.
Как нехотя признавали друг в друге
достойного собеседника.
Как во всей округе
не было более лучших врагов.
Мне четыре. Тебе - того меньше.
Сначала ты любишь меня,
прыгаешь и спотыкаешься о скамейки, чтобы догнать,
а в школе обрушишься шквалом пинков:
"Да подвинь же свой стул!"
Так легко эту пленку на ту обменять,
где зима, мы - тюлени в огромных пуховиках,
твой потерянный телефон,
ненависть в твоих сильных руках,
сталкивающих меня в сугроб.
Смутно помню (а было?) бюро
в твоем двухэтажном доме,
где код или ключ - какой ещё домофон! -
деревянная старая лестница и подвал -
обиталище кошек и гнома,
а ещё паучок там живал.
Это правда
или памяти шутки?
Ты жмёшь на отправку,
подпись - "посланник бога",
нам давно не было так смешно!
И жутко - мне - когда ты говоришь
уныло и строго, что любишь его всё равно,
этого стриженого мелкого "хищника",
как он любит себя величать.
Ты следишь за ним, изображая сыщика,
а я признаюсь, неловко, что была в его комнате,
видела странную его мать,
стреляла, стоя на их балконе, по птицам
из пневматического ружья.
Иногда я ловлю твою мелкую тень в темноте,
а потом - вот чудеса -
ты начинаешь красить ресницы,
я прочу человеческое созданье тебе в мужья,
и в наших жизнях случается больше,
как ты выражаешься, п***ца.
Детство кончается.
И даже отрочество.
Мы разъезжаемся в разные города,
ты почему-то влюбляешься в Польшу,
приезжаешь ко мне иногда,
а я - никогда - к тебе, ну разве что фотокарточка:
мы в Париже, шатаемся, разомлевшие от вина,
которое здесь дешевле, чем сок.
Ты в новых очках, шарфе со звёздами,
тёмные волосы заправляешь за ухо, открывая висок.
Просишь в кассе: deux billets
pour la tour eiffel, s'il vous plaît,
мы, серьёзные, отражаемся в зеркалах вокзала Орсе,
католические ставим свечи в соборах, построенных
при чёрт знает каком короле,
отсылаем открытки, скупая марки
в автоматах почтовых - их,
уставшие, лакомимся самым вкусным мороженым в мире -
(оно капает с рук)
ведь в Лионе так жарко...
Кажется, что мы были везде и можно уже умереть,
но я пристаю к прохожим в отчаянии:
où se trouve
le monument d'Exupéry?
А есть ещё кадры, смотри:
мы у тебя, вся Москва на ладони -
вид с Воробьёвых гор, тринадцатого этажа,
нас никто не
пытается удержать,
но и прыгать уже не хочется... И ночами
мы теперь говорим откровенно.
Мой критик и друг бессменный.
Я могу и ещё продолжать, но зачем,
если ты без того собираешься приезжать,
по обыкновению видеть много проблем
там, где их нет, непременно
затащить на концерт Сургановой,
следуя чёткому плану, гулять по Питеру...
что я с радостью вытерплю.
Удивительная, но очевидная истина:
если что-то и выстоит, не развалившись
под тяжким характером (временами),
это - едкая хмурая вечность,
натянутая между нами.